Голова его болела он стал было на ноги повернулся

Голова его болела он стал было на ноги повернулся thumbnail

Выберите правильные варианты ответов. Для проверки выполненного задания нажмите кнопку «Проверить».

Знаки препинания между частями бессоюзного предложения

Сложные предложения в русском языке бывают двух видов: союзные и бессоюзные. В союзных сложных предложениях части связаны между собой интонацией и союзами или союзными словами. В бессоюзных сложных предложениях части связаны только интонацией.

Сравните три примера:

Белка прыгнула  с ветки на ветку, и на наши головы хлопьями посыпался снег;

Белка прыгнула  с ветки на ветку, поэтому  на наши головы хлопьями посыпался снег;

Белка прыгнула  с ветки на ветку – на  наши головы хлопьями посыпался снег.

Попробуем определить смысловые взаимоотношения между частями предложения в каждом примере. В первом предложении две части соединены, кроме интонации, сочинительным союзом И, основное значение которого  – указывать на последовательность событий. Во втором предложении две части соединены, кроме интонации, союзом (точнее, союзным аналогом) ПОЭТОМУ, главное назначение которого – указывать  на следствие тех событий, которые описаны в главной части сложного предложения.  А  в третьем примере союз отсутствует, определить суть отношений между частями предложения  точно мы не можем. Можно сказать, что там присутствуют и причинно-следственные отношения, и указание на последовательность событий одновременно.

Итак, сложные бессоюзные предложения отличаются от сложных союзных предложений тем, что в них менее четко выражены смысловые отношения между частями. Для того чтобы сделать смысловые взаимоотношения между частями сложного бессоюзного предложения более ясными, на письме используются разные знаки пунктуации: запятая, точка с запятой, двоеточие и тире.

Использование каждого знака пунктуации определяется специальным правилом.

Начнем с тех случаев, когда между частями  бессоюзного предложения ставится запятая или точка с запятой.

1. Между частями бессоюзного сложного предложения ставится запятая, если в нем просто перечисляются какие-то факты. В этом случае после запятой легко можно вставить союз И. Например:

Только что смеркалось, я  велел  казаку  нагреть  чайник по-походному (По Лермонтову).

2. Между частями бессоюзного сложного предложения, в котором перечисляются какие-то факты, может ставиться точка с запятой, если части предложения сильно распространены (содержат однородные члены, причастные или деепричастные обороты, уточнения и т.д.). Например:
Голова его болела; он  встал  было  на  ноги, повернулся в своей каморке и упал опять на диван (Достоевский).

3. Точка с запятой может быть поставлена также в таком бессоюзном предложении, где части совершенно не зависят друг от друга. Такое сложное предложение можно, не разрушая смысла, разбить на несколько простых. Например:

На нем был надет лейб-кампанский мундир; голова его была сильно перепачкана грязью и в нескольких местах побита (Салтыков-Щедрин).

Теперь обратимся к правилам постановки двоеточия и тире. Выбор этих двух пунктуационных знаков зависит от значения частей предложения.

Существуют три случая, когда между частями сложного бессоюзного предложения нужно поставить двоеточие:

1) если вторая часть указывает на причину того, что описано в первой части, например: В развитых странах средний класс решает исход выборов: он составляет большинство населения. В это предложение можно вставить союз ПОТОМУ ЧТО;

2) если после первой части следует пояснение того, о чем идет речь в первой части, например: Напишите план работы: что нужно закупить и подготовить, с чего требуется начать, в какие сроки возможно завершение проекта» или Как все московские ваш батюшка таков: желал бы зятя он с звездами да с чинами (Грибоедов). В эти предложения между частями можно вставить союз А ИМЕННО;

3) если вторая часть имеет значение дополнения, и перед ней можно вставить союз ЧТО, например: Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо (Толстой). В некоторых случаях, кроме этого союза, в предложение можно добавить и пропущенное сказуемое И УВИДЕЛ или И УСЛЫШАЛ, например: Он заглянул в комнату: за столом сидел человек и что-то быстро писал.

Тире между частями сложного бессоюзного предложения ставится при одном из четырех условий:

1) если сложное предложение имеет значение противопоставления и между частями можно вставить союз А или НО, например: Несколько раз оглянулся – никого не было (Толстой);

2) если в первом предложении есть значение времени или условия и перед ним можно вставить союз КОГДА или ЕСЛИ, например: Начальство хочет – мы должны повиноваться (Гоголь);

3) если вторая часть предложения указывает следствие того, что описано в первой части и перед ней можно вставить союз ТАК ЧТО, например: Назвался груздем – полезай в кузов (Пословица);

4) в редких случаях тире используется также для обозначения быстрой смены событий, например: Сыр выпал – с ним была плутовка такова (Крылов).

Основное содержание этого правила можно представить в виде таблицы, которую следует запомнить.

:

А или НО

КОГДА или ЕСЛИ

ТАК ЧТО

ПОТОМУ ЧТО

А ИМЕННО

ЧТО

Упражнение

  1. Я посмотрел на часы и понял_ поезд уже ушел.

  2. Эти вещи можно оставить_ они нам не пригодятся.

  3. Выпал снег_ в центре города начались автомобильные пробки.

  4. Ивлев поглядел кругом_  погода поскучнела_ со всех сторон натянуло линючих туч (Бунин).

  5. Чин следовал ему_ он службу вдруг оставил (Грибоедов).

  6. Ласточки прилетели_ лето хорошее будет.

  7. Вдруг Иван Иванович вскрикнул и обомлел_ ему показался мертвец (По Гоголю).

  8. Очевидцы дают противоречивые показания_ сложно принять верное решение.

  9. Я знаю_ в вашем сердце есть и гордость, и прямая честь (Пушкин).

  10. Решения вырабатывались непросто, в течение длительного времени_ требовалось учесть интересы всех сторон.

  11. Гром не грянет_ мужик не перекрестится (Пословица).

  12. И мы шествуем в таком порядке_ впереди идет Николай с препаратами или с атласами, за ним я, а за мною,  скромно поникнув  головою, шагает ломовой конь…(Чехов).

  13. Но оставим эти рассуждения_ они не идут сюда (Гоголь).

  14. Класс наполнялся вдруг разноголосными жужжаниями_ авдиторы выслушивали своих учеников (По Гоголю).

  15. Но в этом-то и цель образования_ изо всего сделать наслаждение (Толстой).

  16. В теперешнее время полезнее всего отрицание _ мы отрицаем (Тургенев).

  17. Надо его  ввести_ он робок, еще новичок… (Гончаров).

  18. Да пусть их переглотают друг друга живьем_ мне-то  чего? (Достоевский).

  19. Вы еще в опасности_ рана  может  открыться (Пушкин).

  20. Он  с  детства  отличался замечательною красотой;  к  тому же  он был самоуверен,  немного насмешлив и как-то забавно желчен_ он не мог не нравиться (Тургенев).

  21. Через минуту опять визг и смех_  пришлось ехать под  громадным нависшим камнем (Чехов).

  22. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика_ столько-то с  ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… (Чехов).

  23. «Нечего делать! – сказал наконец Базаров. – Взялся за гуж – не говори,  что не дюж! Приехали смотреть помещиков_ давай их смотреть!» (Тургенев).

  24. Вы взгляните на эту жизнь_ наглость и праздность  сильных,  невежество  и  скотоподобие  слабых, кругом бедность невозможная,  теснота,  вырождение,  пьянство,  лицемерие, вранье… (Чехов).

  25. Несем мы его в приемный покой, кровь льет – страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все  беспокоится_  в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали (Чехов).  

  26. Попадать под  суд  из-за Лаевского, терять время_ не стоит игра свеч (Чехов).

  27. Характерные  черты ломового коня,  отличающие его от таланта, таковы_ кругозор его тесен и резко ограничен специальностью; вне своей специальности он  наивен, как ребенок (Чехов). 

  28. Ему не чужды и вопросы науки_ он страшно сердится на себя за то, что забыл взять с Летающего острова семян от дерева, соком напоминающего русскую водку (Чехов).

  29. Ведь было время, когда ни один мужчина не разговаривал с нею так, как Кирилин, и сама она порвала  это  время,  как нитку, и погубила его безвозвратно_ кто же  виноват  в  этом? (Чехов)

  30. Вот уж год, как мы  с ним  находимся  в натянутых  отношениях_  он отвратительно отвечает мне  на экзаменах, а я ставлю ему  единицы (Чехов).

  31. По-моему, если пьеса хороша,  то,   чтобы  она  произвела  должное  впечатление,  нет  надобности утруждать  актеров_ можно ограничиться одним только чтением (Чехов).  

  32. Часто я забываю обыкновенные слова,  и  всегда  мне  приходится тратить много  энергии, чтобы  избегать в письме  лишних фраз  и ненужных  вводных предложений_ то  и другое  ясно свидетельствует об упадке умственной деятельности (Чехов).

  33. Но,  представьте, взглянул  мельком вперед_ в  первом  ряду  сидят рядышком какой-то генерал с лентой  и архиерей (Чехов).

  34. Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи_ Мороз-воевода дозором обходит владенья свои (Некрасов).

  35. Все эти  новости похожи одна на другую и  сводятся  к такому типу_ один француз сделал открытие,  другой – немец – уличил его, доказав, что это открытие было сделано еще в 1870 году каким-то американцем, а  третий – тоже  немец – перехитрил  обоих,  доказав  им,  что  оба они опростоволосились, приняв под микроскопом шарики воздуха  за темный пигмент (Чехов).

  36. Не подходите, не подходите_ вы с холода! (Гончаров).

  37. Я отворяю окно, и мне кажется, что я  вижу сон_ под окном, прижавшись к стене,  стоит женщина в  черном  платье, ярко освещенная  луной, и глядит на меня  большими глазами (Чехов). 

  38. Красота уходит_ красоте не успеваешь объяснить, как ее любишь, красоту нельзя удержать, и в этом – единственная печаль мира (Набоков).

Источник

– Да ведь, ты говоришь, она урод? – заметил офицер.

– Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и глаза. Очень даже. Доказательство – многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.

– Да ведь она и тебе нравится? – засмеялся офицер.

– Из странности. Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, – с жаром прибавил студент.

Офицер опять захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно!

– Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, – загорячился студент. – Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?

– Ну, понимаю, – отвечал офицер, внимательно уставясь в горячившегося товарища.

– Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, – и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает: она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!

– Конечно, она недостойна жить, – заметил офицер, – но ведь тут природа.

– Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», – я ничего не хочу говорить против долга и совести, – но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще задам один вопрос. Слушай!

– Нет, ты стой; я тебе задам вопрос. Слушай!

– Ну!

– Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет?

– Разумеется, нет! Я для справедливости… Не во мне тут и дело…

– А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой и справедливости! Пойдем еще партию!

Раскольников был в чрезвычайном волнении. Конечно, все это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уже слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли. Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только что зародились… такие же точно мысли? И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш своей мысли от старухи, как раз и попадает он на разговор о старухе?.. Странным всегда казалось ему это совпадение. Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание…

* * *

Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.

Он спал необыкновенно долго и без снов. Настасья, вошедшая к нему в десять часов на другое утро, насилу дотолкалась его. Она принесла ему чаю и хлеба. Чай был опять спитой и опять в ее собственном чайнике.

– Эк ведь спит! – вскричала она с негодованием, – и все-то он спит!

Он приподнялся с усилием. Голова его болела; он встал было на ноги, повернулся в своей каморке и упал опять на диван.

– Опять спать! – вскричала Настасья, – да ты болен, что ль?

Он ничего не отвечал.

– Чаю-то хошь?

– После, – проговорил он с усилием, смыкая опять глаза и оборачиваясь к стене. Настасья постояла над ним.

– И впрямь, может, болен, – сказала она, повернулась и ушла.

Она вошла опять в два часа с супом. Он лежал как давеча. Чай стоял нетронутый. Настасья даже обиделась и с злостью стала толкать его.

– Чего дрыхнешь! – вскричала она, с отвращением смотря на него. Он приподнялся и сел, но ничего не сказал ей и глядел в землю.

– Болен аль нет? – спросила Настасья, и опять не получила ответа.

– Ты хошь бы на улицу вышел, – сказала она, помолчав, – тебя хошь бы ветром обдуло. Есть-то будешь, что ль?

– После, – слабо проговорил он, – ступай! – и махнул рукой.

Она постояла еще немного, с состраданием посмотрела на него и вышла.

Через несколько минут он поднял глаза и долго смотрел на чай и на суп. Потом взял хлеб, взял ложку и стал есть.

Он съел немного, без аппетита, ложки три-четыре, как бы машинально. Голова болела меньше. Пообедав, протянулся он опять на диван, но заснуть уже не мог, а лежал без движения, ничком, уткнув лицо в подушку. Ему все грезилось, и всё странные такие были грезы: всего чаще представлялось ему, что он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьет воду, прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку… Вдруг он ясно услышал, что бьют часы. Он вздрогнул, очнулся, приподнял голову, посмотрел в окно, сообразил время и вдруг вскочил, совершенно опомнившись, как будто кто его сорвал с дивана. На цыпочках подошел он к двери, приотворил ее тихонько и стал прислушиваться вниз на лестницу. Сердце его страшно билось. Но на лестнице было все тихо, точно все спали… Дико и чудно показалось ему, что он мог проспать в таком забытьи со вчерашнего дня и ничего еще не сделал, ничего не приготовил… А меж тем, может, и шесть часов било… И необыкновенная лихорадочная и какая-то растерявшаяся суета охватила его вдруг, вместо сна и отупения. Приготовлений, впрочем, было немного. Он напрягал все усилия, чтобы все сообразить и ничего не забыть; а сердце все билось, стукало так, что ему дышать стало тяжело. Во-первых, надо было петлю сделать и к пальто пришить, – дело минуты. Он полез под подушку и отыскал в напиханном под нее белье одну, совершенно развалившуюся, старую, немытую свою рубашку. Из лохмотьев ее он выдрал тесьму, в вершок шириной и вершков в восемь длиной. Эту тесьму сложил он вдвое, снял с себя свое широкое, крепкое, из какой-то толстой бумажной материи летнее пальто (единственное его верхнее платье) и стал пришивать оба конца тесьмы под левую мышку изнутри. Руки его тряслись, пришивая, но он одолел, и так, что снаружи ничего не было видно, когда он опять надел пальто. Иголка и нитки были у него уже давно приготовлены и лежали в столике, в бумажке. Что же касается петли, то это была очень ловкая его собственная выдумка: петля назначалась для топора. Нельзя же было по улице нести топор в руках. А если под пальто спрятать, то все-таки надо было рукой придерживать, что было бы приметно. Теперь же, с петлей, стоит только вложить в нее лезвие топора, и он будет висеть спокойно, под мышкой изнутри, всю дорогу. Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так как пальто было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает. Эту петлю он тоже уже две недели назад придумал.

Источник

— Да ведь ты говоришь, она урод? — заметил офицер.

— Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и глаза. Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.

— Да ведь она и тебе нравится? — засмеялся офицер.

— Из странности. Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, — с жаром прибавил студент.

Офицер опять захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно!

— Позволь я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент.

— Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?

— Ну, понимаю, — отвечал офицер, внимательно уставясь в горячившегося товарища.

— Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, — и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает: она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!

— Конечно, она недостойна жить, — заметил офицер, — но ведь тут природа.

— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще задам один вопрос. Слушай!

— Нет, ты стой; я тебе задам вопрос. Слушай!

— Ну!

— Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет?

— Разумеется, нет! Я для справедливости… Не во мне тут и дело…

— А по — моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой и справедливости! Пойдем еще партию!

Раскольников был в чрезвычайном волнении. Конечно, все это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уже слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли. Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только что зародились… такие же точно мысли? И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш своей мысли от старухи, как раз и попадает он на разговор о старухе?.. Странным всегда казалось ему это совпадение. Этот ничтожный, трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение указание…

***

Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь. Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.

Он спал необыкновенно долго и без снов. Настасья, вошедшая к нему в десять часов, на другое утро, насилу дотолкалась его. Она принесла ему чаю и хлеба. Чай был опять спитой, и опять в ее собственном чайнике.

— Эк ведь спит! — вскричала она с негодованием, — и все-то он спит!

Он приподнялся с усилием. Голова его болела; он встал было на ноги, повернулся в своей каморке и упал опять на диван.

— Опять спать! — вскричала Настасья, — да ты болен, что ль?

Он ничего не отвечал.

— Чаю-то хошь?

— После, — проговорил он с усилием, смыкая опять глаза и оборачиваясь к стене. Настасья постояла над ним.

— И впрямь, может, болен, — сказала она, повернулась и ушла.

Она вошла опять в два часа, с супом. Он лежал как давеча. Чай стоял нетронутый. Настасья даже обиделась и с злостью стала толкать его.

— Чего дрыхнешь! — вскричала она, с отвращением смотря на него. Он приподнялся и сел, но ничего не сказал ей и глядел в землю.

— Болен аль нет? — спросила Настасья, и опять не получила ответа.

— Ты хошь бы на улицу вышел, — сказала она, помолчав, — тебя хошь бы ветром обдуло. Есть-то будешь, что ль?

— После, — слабо проговорил он, — ступай! и махнул рукой.

Она постояла еще немного, с сострадание посмотрела на него и вышла.

Через несколько минут он поднял глаза и долго смотрел на чай и на суп.

Потом взял хлеб, взял ложку и стал есть.

Он съел немного, без аппетита, ложки три-четыре, как бы машинально.

Голова болела меньше. Пообедав, протянулся он опять на диван, но заснуть уже не мог, а лежал без движения, ничком, уткнув лицо в подушку. Ему все грезилось, и все странные такие были грезы: всего чаще представлялось ему, что он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьет воду, прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку… Вдруг он ясно услышал, что бьют часы. Он вздрогнул, очнулся, приподнял голову, посмотрел в окно, сообразил время и вдруг вскочил, совершенно опомнившись, как будто кто его сорвал с дивана. На цыпочках подошел он к двери, приотворил ее тихонько и стал прислушиваться вниз на лестницу. Сердце его страшно билось. Но на лестнице было все тихо, точно все спали… Дико и чудно показалось ему, что он мог проспать в таком забытьи со вчерашнего дня и ничего еще не сделал, ничего не приготовил… А меж тем, может, и шесть часов било… И необыкновенная лихорадочная и какая-то растерявшаяся суета охватила его вдруг, вместо сна и отупения. Приготовлений, впрочем, было немного. Он напрягал все усилия, чтобы все сообразить и ничего не забыть; а сердце все билось, стукало так, что ему дышать стало тяжело. Во-первых, надо было петлю сделать и к пальто пришить, — дело минуты. Он полез под подушку и отыскал в напиханном под нее белье одну, совершенно развалившуюся, старую, немытую свою рубашку. Из лохмотьев ее он выдрал тесьму, в вершок шириной и вершков в восемь длиной. Эту тесьму сложил он вдвое, снял с себя свое широкое, крепкое, из какой-то толстой бумажной материи летнее пальто (единственное его верхнее платье) и стал пришивать оба конца тесьмы под левую мышку изнутри. Руки его тряслись пришивая, но он одолел, и так, что снаружи ничего не было видно, когда он опять надел пальто. Иголка и нитки были у него уже давно приготовлены и лежали в столике, в бумажке. Что же касается петли, то это была очень ловкая его собственная выдумка: петля назначалась для топора. Нельзя же было по улице нести топор в руках. А если под пальто спрятать, то все-таки надо было рукой придерживать, что было бы приметно. Теперь же, с петлей, стоит только вложить в нее лезвие топора, и он будет висеть спокойно, подмышкой изнутри, всю дорогу. Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так как пальто было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает. Эту петлю он тоже уже две недели назад придумал.

Источник