Клепиков не болит голова у дятла
Снова повторяется скорая деревянная дробь. Муха радостно кричит:
– Мишка, дятел! Дятел!
На кухне. Маленькая седая старушка (спортивная рубаха, номер «5», «Торпедо») занята приготовлением завтрака. Вбегает Муха.
– Бабушка, дятел!
– Портфель собрал?
– Успею.
Прихватив кусок хлеба. Муха убегает.
В комнате в ожидании завтрака сидит за столом Мухин-отец (инструктор аттракциона «Парашютная вышка» в парке культуры и отдыха). Утро, как обычно, начинается у него с газеты «Советский спорт». Как и вся семья, Мухин-отец в спортивной рубахе с номером «5», только на нем динамовская. Не трудно догадаться, что, переходя из клуба в клуб, Андрей всегда остается самим собой – пятеркой.
– Папа, ты слышишь? — вбегает Муха.
– Портфель собрал?
– Дятел прилетел!
– Отстань.
Муха выбегает на веранду. Здесь стоит его собственность – ударная установка, три залатанных барабана и медные тарелки. Муха берет палочки, прислушивается и вступает в состязание с дятлом.
Андрей, разбуженный барабанным боем, садится на постели. С ненавистью смотрит на раскладушку брата и на фотографии джазовых знаменитостей, вырезанные из журналов.
Бедный Муха! Он еще не знает, что великан уже покинул кушетку, что фотографии уже сорваны со стены и что расправа близка. Великан выпрыгивает из окна на веранду.
Муха, будь он подогадливей, мог бы объяснить брату, что каждый, кто задумал отпустить красивую бороду, кажется сперва небритым и что каждый, кто хочет стать приличным ударником, сперва досаждает окружающим громом своего инструмента.
Палочки, вырванные из рук барабанщика, летят в пруд, что находится тут же, под верандой. Дар снисходительности еще не посетил великана:
– Будешь еще барабанить по утрам?
– Буду! — выпаливает Муха.
В пруд летят барабаны. Муха онемел от такой решительности. Брат поворачивается и уходит.
– Верста! Каланча! Телеграфный столб!
Великан возвращается. Очередь за медными тарелками. Сопротивление бесполезно. Муха пускает в ход испытанное оружие детства зубы. Не часто можно слышать, как орет укушенный великан. Зато и расправа сурова.
Болтнув ногами в воздухе, Муха летит в пруд. Брызги! Вспугнутый дятел описывает над прудом круг и садится на дерево. Муха выныривает, заляпанный тиной, увешанный водорослями. Тяжек путь самоутверждения! Быть ударником — это не марки коллекционировать и не жуков на булавки накалывать. Придя в себя, Муха орет наверх: «Все равно буду! Буду! Назло!»
Пока Муха занят вылавливанием барабанов, звучит красивый и ободряющий перестук дятла.
Муха наяривает на барабанах. Он снова улыбается. Счастливый возраст! Но берегись, Муха, берегись! Из дома с перекошенным от негодования лицом, в пижаме выбегает сосед. Это Степан Степаныч, парикмахер (прозвище Стакан Стаканыч). Как все неудачники, Стакан Стаканыч хмур, подозрителен и коварен. Сосед крадется за угол дома и вскоре возвращается с Мухой. Когда тебя ведут за ухо — это больно и унизительно. Муха сопротивляется. Но сила, как всегда, ломит солому.
Они поднимаются по лестнице. Муха извивается в жестокой руке. Стакан Стаканыча. Звенит телефон. Муха рванулся к нему, но сосед был проворней.
– Алло? Мухина? Которого?.. Тебе звонит дама, — сказал Стакан Стаканыч своей жертве.
– Дайте трубку!
– Помолчи!
– Это мне звонят!
– Слушай, девочка, тут вот какой нюанс, твоего кавалера сейчас будут пороть, позвони попозже…
Муха, изловчившись, нажал рычаг. Короткие гудки.
– Ха! Да у него самолюбие! — издевается сосед. Они продолжают путь.
Семья Мухиных завтракает.
– Вот пишут… на юге жара. — Отец откладывает газету. — Говорил матери: бери отпуск осенью. Теперь в самое пекло попала, разве это отдых?
Стук в дверь. Стакан Стаканыч вводит Муху. У соседа рябит в глазах от цифры «5», много раз повторенной на груди, на спинах и рукавах.
– Физкульт-привет! — едко ухмыляется сосед и, презрительно хмыкнув, удаляется.
Муха, мокрый, заляпанный тиной, жмется у двери. Жалкое зрелище!
– Господи! — вздыхает бабка.
– Ты почему в таком виде? — сурово спрашивает отец.
– Пусть он скажет! — Муха тычет в брата.
– Папа, он меня укусил, — жалуется великан.
– Ты кого кусаешь? Ты советский баскетбол кусаешь! Где ремень? — кричит отец.
– Оставьте его, — заступается бабка. — Не выйдет из него человек, так пусть хоть барабанщик получится. Чего стоишь? Портфель собрал?
Муха направляется в другую комнату. Ловко увертывается от руки отца, который хотел слегка съездить ему по заду, но промахнулся и чуть не упал со стула. Отец проводил младшего сына довольным взглядом и сказал:
– Андрюха, ты видел, какая реакция? Мальчишка-то ловкий, увертливый. Вот только маленький. Что из него получится, не знаю.
В комнате Муха видит сорванные со стены и брошенные на пол фотографии джазовых знаменитостей. Муха становится на колени, подбирает фотографии, трет накрученное ухо. За окном стучит дятел. Внезапно Муха улыбается.
Школьный двор.
Сегодня последний день занятий. Кто-то из старших школьников проверяет микрофон:
Один, два, три, четыре…
На столе появляется красная скатерть. Потом бронзовый колоколец. Ожидается ритуал «последнего звонка». Завуч, Федор Кузьмич, репетирует с крохотной первоклассницей ее речь, предназначенную для выпускников.
– Ты пойдешь вот сюда, к микрофону и будешь говорить. Ну, давай, повторим, как ты скажешь?
– Я скажу, — патетически начинает крошка. — Я скажу «Дорогие наши выпускники! Сейчас! Прозвенит! Последний! Звонок! Он! Возвестит!..»
– Седьмой «А»! Седьмой «А»! Строиться! Булкин, ты слышишь? — зовет классный руководитель Татьяна Петровна. — Строиться!
– Татьяна Петровна, а Федорова не хочет со мной поздороваться, — явно что-то замышляя, жалуется Лева Булкин (известен под кличкой Батон). — Федорова, ну посмотри на меня!
– Отстань! — отворачивается Ирочка Федорова (самая красивая девочка в седьмом «А»).
– Булкин, оставь Федорову в покое.
– Я хочу поздороваться с ней за руку.
– Федорова, поздоровайся с ним, ради бога!
– Очень надо!
– Батон, поздоровайся со мной, — протягивает руку Капа Тарарухина, готовая поддержать любое начинание.
– Я с тобой не хочу… Федорова!.. Ну Федорова!
– Булкин! — сердится учительница. — Если тебе так уж невтерпеж с кем-то поздороваться, поздоровайся со мной.
Батон не ожидал такого поворота. Помедлив, достает руку из-за спины. Не замечая подвоха, учительница протягивает руку. Хохот. На руке у Батона голубая плавательная ласта.
– Очень остроумно! — сухо говорит учительница.
– Я не хотел вас обидеть, — оправдывается Батон. — Чтоб я дусту объелся!
– Помолчи. Становитесь. Ровнее, ровнее! А где Мухин?
Татьяна Петровна смотрит на Федорову.
– А почему вы у меня спрашиваете? — вспыхивает Федорова.
Дом на Островах.
Муха выбегает из дома. Как всегда, в последний момент завязывает шнурок на ботинках. За воротами проходит, замедляя скорость, экскурсионный автобус. Слышен голос экскурсовода:
– А в этом доме живет знаменитый баскетболист Андрей Мухин.
Пассажиры дружно поворачивают головы направо.
Мухин бежит за ворота, возле которых маячат любители, пришедшие посмотреть на тренировку своего кумира.
Великан появляется на крыльце с гигантской авоськой, полной баскетбольных мячей.
В классе.
– В сентябре, — говорит Татьяна Петровна, — все вы сдадите сочинение на тему «Как я провел лето».
– Опять «Как я провел лето»?!
– Это ты, Булкин? Чем ты не доволен?
– Да что каждый год одно и то же!
Голоса.
– Батон, заткнись!
– Не все ли равно?
– Вечно он суется!
– Тихо, тихо! — вмешивается учительница. — Булкин, ты можешь предложить другую тему?
– А что, могу!
– Пожалуйста, встань и сообщи.
Батон встает. Класс поворачивается к нему
– Я предлагаю немного изменить тему.
– Ну ну? Как? — учительница настораживается. — Тарарухина, перестань хихикать!
Соседка толкает Тарарухину, изнемогающую от ожидания.
– Например, так: «С кем я провел лето?».
Класс с одобрением встречает эту идею, становится шумно.
Учительница удрученно смотрит на инициатора новой темы.
– Сядь, Булкин. Сядь и помолчи.
– А что?
– А то, что твоя тема двусмысленна и неприлична.
В классе глухой ропот.
– Почему? — не унимается Батон.
– Булкин, довольно! Или я отправлю тебя к Федору Кузьмичу.
– Не отправите, — улыбается Батон.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, во-первых, сегодня последний день занятий, а во-вторых…
– Ну, ну? Договаривай.
– А во-вторых, я вам нравлюсь. Разве нет?
Класс хохочет.
Учительница не может скрыть улыбки. Этот плут действительно, ей нравится. Но нельзя же признаться в этом вот так, прямо.
– Слушай, Батон… э-э… Булкин, — поправляется учительница.
– Вот видите! Вы даже называете меня, как друг!
Тут открывается дверь и появляется Муха.
– A-а, товарищ Мухин, — иронически встречает опоздавшего учительница.
Пожалуйста, проходите. Спасибо, что пришли.
– Не за что.
– Что скажете?
– Седьмой «Б» уже на воле.
– Верно! — орет Батон. — Играют в футбол!
Класс порывается к окну, чтобы убедиться в этом.
– Все по местам! Полная тишина! — стучит по столу учительница. — Посмеялись и хватит. Мухин, садись. О сочинении мы договорились. Запишите список литературы, с которой вам необходимо познакомиться на каникулах.
Муха занимает свое место. За одним столом с Федоровой.
Тарарухина страдальчески смотрит на Муху и Федорову. Рыжая соседка толкает ее, шепча.
– Где твоя гордость?!
Муха поворачивается к Батону.
– Привет, Батон, — протягивает руку.
Батон только и ждал этого. Рукопожатие. С ластой, разумеется.
– Ух ты! шепчет Муха. — На что меняемся?
– А что ты можешь предложить?
– Хочешь рассказы Мопассана?
– Старо!
– И «Лезвие бритвы»? В придачу.
– Фантастика?
– Ага.
– Договорились, — оба кивают головами.
– Мухин! — голос учительницы.
– А?
– Что мы сейчас записывали?
Муха растерян. Федорова подвигает ему свою тетрадку.
– Мы записывали…
Федорова показывает ему пальцем.
– Мы записывали… Вот, пожалуйста… Гоголь, Байрон, Мольер.
– Садись, Мухин.
– Спасибо, — шепчет Муха Федоровой.
Урок продолжается. Спустя немного Татьяна Петровна видит, как Мухин показывает Булкину большой палец, что, как известно, означает высокую степень удовлетворения.
– Мухин! Да что это такое! — не на шутку сердится учительница. — Марш к доске!
– Причешись! — шепчет Федорова Мухе.
Муха отчаливает от стола по направлению к доске.
В классе хохот. Муха шлепает по проходу в ластах.
Класс становится неуправляемым.
– Вон из класса! — негодует учительница.
…Муха шлепает по коридору школы. Старая нянечка перестает вязать и роняет клубок: ласты на ногах Мухи в первый момент напугали ее.
– К Федору Кузьмичу?
– Ага.
– Снял бы галоши-то.
– А-а…
…Дверь с табличкой «Завуч». Муха стучит. Входит. Грозный голос:
– В чем вина? Какой класс? Фамилия?
Муха отвечает в указанном порядке:
– Ласты. Седьмой «А». Мухин.
Завуч поднимает голову
– Мухин? Брат?
– Брат.
– Стыдно, Мухин-младший!
Начинается суровая проповедь. Но тут гремит звонок, и голос завуча пропадает заглушенный звонком, гвалтом и гамом, наполняющими школу.
Двор школы.
– Федорова, кого это ты поджидаешь? — ехидно спрашивает рыжая.
– А тебе какое дело?
– Знаем-знаем кого! — хихикает рыжая.
Федорова, заносчиво махнув косичками, поворачивается к ней спиной. У Федоровой портфель и ботинки Мухина. Несчастная Тарарухина — ах, как бы ей хотелось вот так же поджидать Муху и беречь его портфель и ботинки! — бежит прочь.
…Двор школы постепенно пустеет. Федорова ждет Муху. И вот он понуро выходит из школы. Видит Федорову. Радостная улыбка возникает на его лице. Федорова бежит к нему. Он шлепает навстречу в ластах, потому что другой обуви у него нет. О чем-то говорят.
Опершись на плечо Федоровой, Муха снимает ласты. Если бы сейчас их увидела Тарарухина, ее сердце разорвалось бы от ревности. А Батон, вероятно, сказал бы: «Это любовь. Чтоб я на рельсах уснул!»
Улица.
Муха несет два портфеля: свой и Федоровой.
– А что ты будешь делать летом? — спрашивает Муха.
– У нас же практика.
– А потом?
– Может, поеду в лагерь. А ты?
– Я тоже. А потом?
– Приеду из лагеря.
– А потом?
– Потом настанет осень, опять в школу.
Какой-то малый в кепке и шортах, на превосходном гоночном велосипеде, проезжая мимо них, крикнул: – Ира, привет!
– Здравствуй!
Муха нахмурился:
– Кто это?
– Это Валерка. Он удивительный!
– Чем это он удивительный? — задет Муха.
– А всем!
– Ну чем всем? Чем?
– А почему ты злишься?
– Кто злится? Никто не злится.
– Нет, злишься. Не спорь… Злишься. Я вижу. Очки надень, — огрызнулся Муха.
Он быстро идет вперед и обиженно сворачивает за угол. Федорова прячет улыбку — ей нравится вспыльчивость Мухи.
…Два портфеля лежат на тротуаре, возле арки, ведущей во двор.
Муха едет на створке тяжелых ворот. Раздается тонкий, переливчатый звук. Муха вопросительно смотрит на Федорову: Узнаешь?
– Ты же знаешь, у меня нет музыкального слуха.
– Федорова, ты что, глухая? Это же из «Май фейр леди»!
Федорова обиженно отвернулась…
На оживленном перекрестке Муха берет Федорову за руку. Миновав мостовую, он пробует возобновить разговор:
– А что ты будешь делать после школы?
– Поступлю в институт.
– А потом?
– Буду работать.
– А потом?
– Выйду замуж.
– За кого?
– Откуда я знаю!
– А потом?
– У меня будут дети.
– А потом?
– Потом я стану бабушкой.
– Кто? Ты? — смеется Муха.
– Ничего смешного. И у меня будут внуки.
– А потом?
– А потом… потом я умру…
– Как умрешь? Зачем? — останавливается Муха. Глаза его смеются. — А что будет со мной?
– А ты… ты будешь стучать на своих барабанах, и кататься на воротах, и задавать дурацкие вопросы! — выпаливает Федорова и быстро идет вперед, потом бежит. Муха бросается за ней.
– Федорова! Я тоже умру! Вот увидишь! В тот же день!
Это заявление привлекает внимание прохожих. Какая-то женщина даже останавливается и делает несколько шагов за Мухой, но тот уже далеко.
Клепиков Ю. Не болит голова у дятла // Клепиков Ю. Пацаны. Сценарии. Л.: Искусство, 1988.
Источник
Первый полнометражный фильм Динары Асановой — «Не болит голова у дятла» (1974).
История о семикласснике Севке Мухине по кличке Муха, не блистающем успехами в школе, но страстно мечтающем стать ударником, целыми днями барабанящем по бог весть как и из какого мусора собранной ударной установке, вслушающегося в стук дятла и находящего музыку в скрипе железных ворот, влюблённого в соседку по парте красавицу Иру. Поэтичная, добрая, лиричная — и в то же время тревожная — картина.
Внешне даже банальная, избитая тема, как часто про это пишут — «о трудностях переходного возраста и первой любви». Однако в ней нет ни подделываемой под детскость наивности, ни умилённого взгляда взрослого — «ой, все мы такими были, всё пройдёт». Не пройдёт. Кажется, что проходит. Но чаще всего жизнь — это уход в сторону от того сущностного и важного, что начинало приоткрываться в детстве, когда ещё не было груза разочарований и цинизма, отупения от однообразной, где придётся, работы и столь же однообразных и скучных развлечений.
Взгляд авторов отстранён от мира взрослых, смотрит на него как бы боковым зрением, центр внимания которого сосредоточен на происходящем с подростками, через маленькие трагедии мальчишки говоря об этом мире больше, чем иные прямые и конкретные формулировки.
Такие трагедии проходят чередой через весь фильм — это и неприятие взрослыми увлечения мальчика, видящих в нём беспутную блажь и всего лишь раздражающий и всем мешающий шум, и сравнения со старшим братом — успешным спортсменом, правильным и образцовым молодым человеком, и бессилие перед безличной властью билетёрши в кинотеатре, запросто пропустившей выглядящую старше подругу, но запершая дверь перед носом Мухи, и вполне личной и неодолимой силой соседа, ломающего барабаны, и как апогей этой неодолимости — финал фильма, разлучающий Севу и Иру.
Зримое, воплощённое зло являет сосед «Стакан Стаканыч», этакий косный мещанин и гонитель юного дарования. Вроде бы фигура вполне понятная, даже заштампованная. Видимо, в своё время зрители однозначно считали этот образ и разделились на два лагеря — «нонконформистов», противников «гонителя», и ему сочувствующих. Булат Окуджава в своё время так написал (или сказал) о фильме:
Какой точный рисунок, какие достоверные детали! А персонажи! А сила чувства!.. Помню восторженные отзывы, и вдруг резкое неприятие из уст одного раздраженного человека: «Да я бы тоже морду набил этому парнишке с его барабанами. Жить нельзя…» Меня огорчил этот отзыв, но тогда я не подумал о явлении, о гибнущем поколении совсем юных, гибнущем, в общем, по нашей вине. Тогда это воспринималось как частное событие; я еще не успел сформулировать болезни общества, мне был симпатичен мальчик, отвратителен его гонитель и не менее отвратителен хулитель фильма, весьма просвещенный человек. Все это не воспринималось как обобщение, как предостережение — просто кинофакт, но, конечно, талантливый, яркий, незаурядный […] (Окуджава Булат. Составителю сборника // Динара Асанова: у меня нет времени говорить неправду. Составитель сборника Ф. ГУКАСЯН. Искусство, Ленинградское отделение, 1989. С. 377)
Простые схемы, простые оппозиции. Прямо видится за этим перестроечные препирания о «демократах» и «консерваторах», вылившиеся позже в либеральный зуд. Надо полагать, что Стакан Стаканыч — это персонификация «репрессивного государства», а Муха — стонущий под «тоталитарным прессом» интеллигент. Как всё у них просто было, а главное — желание за каждым вздохом каждого автора углядеть высказывание в определённом идеологическом ключе. Чего-то никто не задумался: а как быть и Мухе, и этому «Стаканычу», один из которых не может не играть, а другой — не может спать? И обоим одинаково необходимо.
Впрочем, Булат Шалвович был в чём-то прав — весь фильм пронизывает отчуждение и тревожное настроение, может быть незаметное явно, но чувствующееся неким внутренним напряжением, наводящее на желание более широкого обобщения. Но оно воплотилось отнюдь и далеко не только в фигуре соседа. В сценах с ним, может быть, даже менее, чем в других эпизодах — слишком уж карикатурен, нелеп этот сосед.
У нас уже лет так сорок каждое следующее поколение — «потерянное». Уже засеребрились сединой виски ровесников тех ребят из фильма, у них выросли свои дети, а у кого-то уже есть и внуки, прошелестели застойные семидесятые, отбушевали перестроечные восьмидесятые, мертвечиной худших перемен прокатились девяностые, вот кончаются бессмысленные своим бескомпромиссным абсурдом нулевые — а молодые всё так же «потеряны», о чём мусолятся бесконечные, впрочем, уже и неинтересные своей затасканностью разговоры, и мы раз за разом начинаем с нуля.
Но авторский взгляд — это и не повествование от лица подростка, это взгляд зрелого и сопереживающего человека. Не высокомерно воздающего по делам и прикладывающего мерку, а старающегося понять.
Может быть одно из самых значимых достижений Асановой — такой подход к работе с детьми, когда они становятся соавторами картины. Сама она так рассказывала в интервью о съёмках:
— Это ваш первый полнометражный фильм. […] Расскажите, пожалуйста, как вам удалось «сыграть» между собой таких разных ребят? Заставить их быть предельно естественными перед камерой?
— В том-то и дело, что мы старались поменьше их «заставлять». Заставлять заучивать роли, например. Сценарий был прочитан детям всего один раз. […]
— Исполнителей главных ролей — Лену Цыплакову, Сашу Жезляева и Сашу Богданова […] мы и в жизни стремились сдружить между собой. Ведь по сценарию они знали друг друга «тыщу лет». Пока готовились к съемкам, очень много гуляли по Ленинграду с Леной и двумя Сашами. Мы говорили о жизни вообще и о том, как бы нам по правде сделать наш фильм. [….]
Ребята наши оказались очень чуткими, нетерпимыми к любой фальши. Работали перед камерой наравне со взрослыми […]. Но самую большую высоту, безусловно, взял Саша Жезляев.
Мы отдавали себе отчет в том, что идем на риск, утверждая его на главную роль. Ведь сразу выяснилось, что у него полное отсутствие слуха. Но он оказался упрямым в достижении цели. Постоянно делал упражнения для рук, с палочками барабанными не расставался. И — победил! Все импровизации на ударной установке исполняет в фильме он сам. […] Но что еще более важно: он впервые открыл для себя, что и его может волновать и будоражить настоящая музыка. Все ребята за время съемок стали взрослее, мудрее, засветились изнутри тем особенным светом, который оставило в них соприкосновение с искусством. […]
(Корконосенко Н. Ленинские искры. 1975. 24 сент. // Динара Асанова: у меня нет времени говорить неправду. Составитель сборника Ф. ГУКАСЯН. Искусство, Ленинградское отделение, 1989. С. 98—100)
В том же интервью она говорила и о содержании фильма:
— После третьего дубля с поездом,— рассказывает мне режиссер фильма Динара Асанова,— Саша Жезляев, играющий Муху, сказал: «Я теперь понял, почему Севка плачет в конце. Не потому, что она уезжает. От собственного бессилия…»
Да, они многое постигали перед камерой, актеры-семиклассники, и несли зрителям свое потрясение. Наверное, потому невозможно смотреть на маленькие трагедии Мухи снисходительно взрослым взглядом: «Возрастное — это пройдет…»
Нет, не пройдет. Чувство собственного достоинства — оно или есть в человеке, или его нет совсем. Оно — как охранная грамота, не позволяющая ему стать пажом красивой девчонки, состоять «при ней».
Не пройдет и одержимость музыкой. Не взял Сева ростом — зато у кого еще такие гибкие руки и такой тонкий музыкальный слух? […]
— Нам было очень важно показать,— продолжает нашу беседу режиссер,— как из четырнадцатилетнего мальчика выкристаллизовывается личность. Как стремительно взрослеют рядом друг с другом Ира и Севка. Он — потому, что страдает, она — от столкновения с Севкиной неординарностью, бескомпромиссностью. […] Наша Ира Федорова пока не понимает, как ей повезло на детство, в котором был такой вот неуемный Муха. А Севка — эта самая что ни на есть нефальшивая нота на всю жизнь. Помните песенку: «Кораблик детства возвратится»? В самые критические минуты взрослой жизни будут вставать в памяти Иры требовательные и преданные Севкины глаза».
На съемках фильма «Не болит голова у дятла»
В сборнике, в состав которого вошло интервью, были и такие слова, принадлежащие Асановой:
Как и у первого моего фильма, у этого тоже необычное название: «Не болит голова у дятла». По этому поводу хочу заметить: ученые утверждают, что у дятлов бывает сотрясение мозга. От безуспешного ли постукивания или ненужного напряжения, этого никто еще не доказал… […] Не знаю, как дело обстоит с дятлами, но у нас еще до сегодняшнего дня головная боль из-за этого фильма. Он давно уже существует помимо нас, но мы все еще поглощены им. Фильм этот — попытка исследовать внутренний мир подростка. В пятнадцать лет он сопоставляет себя с окружающим его миром, пытается разобраться в своей индивидуальности, наталкивается на трудности при попытке переделать себя. Детям этого возраста — хотя детьми их, пожалуй, уже не назовешь — присуще острое желание обратить на себя внимание взрослых, дать им понять, что вот мы рядом, мы живы, у нас свои желания… Подростку часто кажется, что к нему проявляют слишком мало интереса. Поэтому поведение нашего героя нередко агрессивно, так он пытается утвердить себя.
В этом возрасте подросток обязательно хочет быть и любимым, и признанным. Его состояние определяется тем, что он уже не ребенок, но далеко еще не взрослый: с одной стороны, требования к нему предъявляются как к взрослому, с другой стороны, его наказывают, как маленького ребенка.
Эту драматическую неопределенность своего состояния подросток чувствует очень остро. Он не хочет понять, что в этой двойственности заложен плодотворный источник его духовного становления.
Фильм этот о подростках, но совсем не исключительно для подростков, он обращен и к взрослым. В этом вопросе самым важным для нас было найти интонацию, лишенную риторики и нравоучений, найти такой материал, с которым подросток мог бы себя отождествить. Историю, которая могла бы по-настоящему заинтересовать его. И найти такого героя, в котором каждый узнал бы себя.
Поэтому фильм пронизан лирической, романтической музыкой и спортом. Поэтому и сюжет его — история любви, и герой его — заурядный подросток, обещающий вырасти в необыкновенного человека. Это не означает, что он станет каким-то крупным музыкантом. Просто речь идет о талантливой личности.
Почти все — и критики, и зрители — ставили один и тот же вопрос: как вы работали с детьми? Ведь получается впечатление, что кинокамеры для них не существует, они ведут себя так же непринужденно, как в жизни.
Наши исполнители […] поняли всю серьезность этой темы, почувствовали, что им доверяют, что их любят и хотят им помочь. Поняли они также, что их замечают, уделяют им внимание. Самая важная задача — оставаться самими собой — одновременно и самая трудная. Сценарий читался детям только один раз. Сами они его не читали, только слушали. Когда затем начались съемки, ребята сами должны были подавать реплики. Наша задача заключалась лишь в том, чтобы при повторных съемках подводить детей к диалогам, указанным в сценарии. Были, конечно, отклонения от текста. Но какую это им доставляло радость, когда мы говорили: «Да, так хорошо, так правильно!» И они старались быстро все усвоить, чтобы скорей закончить съемки. Они считали, что они сами авторы сюжета.
Больше, чем сам режиссёр, сказать трудно. Тем более когда сказано столь определённо и ясно. Нам остаётся только пересматривать фильм, наслаждаться работой авторов и — думать, думать, чувствствовать и пытаться понять, в чём же всё-таки заключается магия световых пятен на белом полотне, когда вроде бы известны и рецепты, и обстоятельства, а приёмы по косточкам разобраны в учебниках и преподаются в соответствующих учебных заведениях.
Эта статья была опубликована на Редаре 21 октября 2009 г. и размещается в рамках моего мемориального мини-проекта.
О других фильмах Динары Асановой:
Ключ без права передачи (1976)
Никудышная (1980)
Источник