Книга не болит голова у дятла
Снова повторяется скорая деревянная дробь. Муха радостно кричит:
– Мишка, дятел! Дятел!
На кухне. Маленькая седая старушка (спортивная рубаха, номер «5», «Торпедо») занята приготовлением завтрака. Вбегает Муха.
– Бабушка, дятел!
– Портфель собрал?
– Успею.
Прихватив кусок хлеба. Муха убегает.
В комнате в ожидании завтрака сидит за столом Мухин-отец (инструктор аттракциона «Парашютная вышка» в парке культуры и отдыха). Утро, как обычно, начинается у него с газеты «Советский спорт». Как и вся семья, Мухин-отец в спортивной рубахе с номером «5», только на нем динамовская. Не трудно догадаться, что, переходя из клуба в клуб, Андрей всегда остается самим собой – пятеркой.
– Папа, ты слышишь? — вбегает Муха.
– Портфель собрал?
– Дятел прилетел!
– Отстань.
Муха выбегает на веранду. Здесь стоит его собственность – ударная установка, три залатанных барабана и медные тарелки. Муха берет палочки, прислушивается и вступает в состязание с дятлом.
Андрей, разбуженный барабанным боем, садится на постели. С ненавистью смотрит на раскладушку брата и на фотографии джазовых знаменитостей, вырезанные из журналов.
Бедный Муха! Он еще не знает, что великан уже покинул кушетку, что фотографии уже сорваны со стены и что расправа близка. Великан выпрыгивает из окна на веранду.
Муха, будь он подогадливей, мог бы объяснить брату, что каждый, кто задумал отпустить красивую бороду, кажется сперва небритым и что каждый, кто хочет стать приличным ударником, сперва досаждает окружающим громом своего инструмента.
Палочки, вырванные из рук барабанщика, летят в пруд, что находится тут же, под верандой. Дар снисходительности еще не посетил великана:
– Будешь еще барабанить по утрам?
– Буду! — выпаливает Муха.
В пруд летят барабаны. Муха онемел от такой решительности. Брат поворачивается и уходит.
– Верста! Каланча! Телеграфный столб!
Великан возвращается. Очередь за медными тарелками. Сопротивление бесполезно. Муха пускает в ход испытанное оружие детства зубы. Не часто можно слышать, как орет укушенный великан. Зато и расправа сурова.
Болтнув ногами в воздухе, Муха летит в пруд. Брызги! Вспугнутый дятел описывает над прудом круг и садится на дерево. Муха выныривает, заляпанный тиной, увешанный водорослями. Тяжек путь самоутверждения! Быть ударником — это не марки коллекционировать и не жуков на булавки накалывать. Придя в себя, Муха орет наверх: «Все равно буду! Буду! Назло!»
Пока Муха занят вылавливанием барабанов, звучит красивый и ободряющий перестук дятла.
Муха наяривает на барабанах. Он снова улыбается. Счастливый возраст! Но берегись, Муха, берегись! Из дома с перекошенным от негодования лицом, в пижаме выбегает сосед. Это Степан Степаныч, парикмахер (прозвище Стакан Стаканыч). Как все неудачники, Стакан Стаканыч хмур, подозрителен и коварен. Сосед крадется за угол дома и вскоре возвращается с Мухой. Когда тебя ведут за ухо — это больно и унизительно. Муха сопротивляется. Но сила, как всегда, ломит солому.
Они поднимаются по лестнице. Муха извивается в жестокой руке. Стакан Стаканыча. Звенит телефон. Муха рванулся к нему, но сосед был проворней.
– Алло? Мухина? Которого?.. Тебе звонит дама, — сказал Стакан Стаканыч своей жертве.
– Дайте трубку!
– Помолчи!
– Это мне звонят!
– Слушай, девочка, тут вот какой нюанс, твоего кавалера сейчас будут пороть, позвони попозже…
Муха, изловчившись, нажал рычаг. Короткие гудки.
– Ха! Да у него самолюбие! — издевается сосед. Они продолжают путь.
Семья Мухиных завтракает.
– Вот пишут… на юге жара. — Отец откладывает газету. — Говорил матери: бери отпуск осенью. Теперь в самое пекло попала, разве это отдых?
Стук в дверь. Стакан Стаканыч вводит Муху. У соседа рябит в глазах от цифры «5», много раз повторенной на груди, на спинах и рукавах.
– Физкульт-привет! — едко ухмыляется сосед и, презрительно хмыкнув, удаляется.
Муха, мокрый, заляпанный тиной, жмется у двери. Жалкое зрелище!
– Господи! — вздыхает бабка.
– Ты почему в таком виде? — сурово спрашивает отец.
– Пусть он скажет! — Муха тычет в брата.
– Папа, он меня укусил, — жалуется великан.
– Ты кого кусаешь? Ты советский баскетбол кусаешь! Где ремень? — кричит отец.
– Оставьте его, — заступается бабка. — Не выйдет из него человек, так пусть хоть барабанщик получится. Чего стоишь? Портфель собрал?
Муха направляется в другую комнату. Ловко увертывается от руки отца, который хотел слегка съездить ему по заду, но промахнулся и чуть не упал со стула. Отец проводил младшего сына довольным взглядом и сказал:
– Андрюха, ты видел, какая реакция? Мальчишка-то ловкий, увертливый. Вот только маленький. Что из него получится, не знаю.
В комнате Муха видит сорванные со стены и брошенные на пол фотографии джазовых знаменитостей. Муха становится на колени, подбирает фотографии, трет накрученное ухо. За окном стучит дятел. Внезапно Муха улыбается.
Школьный двор.
Сегодня последний день занятий. Кто-то из старших школьников проверяет микрофон:
Один, два, три, четыре…
На столе появляется красная скатерть. Потом бронзовый колоколец. Ожидается ритуал «последнего звонка». Завуч, Федор Кузьмич, репетирует с крохотной первоклассницей ее речь, предназначенную для выпускников.
– Ты пойдешь вот сюда, к микрофону и будешь говорить. Ну, давай, повторим, как ты скажешь?
– Я скажу, — патетически начинает крошка. — Я скажу «Дорогие наши выпускники! Сейчас! Прозвенит! Последний! Звонок! Он! Возвестит!..»
– Седьмой «А»! Седьмой «А»! Строиться! Булкин, ты слышишь? — зовет классный руководитель Татьяна Петровна. — Строиться!
– Татьяна Петровна, а Федорова не хочет со мной поздороваться, — явно что-то замышляя, жалуется Лева Булкин (известен под кличкой Батон). — Федорова, ну посмотри на меня!
– Отстань! — отворачивается Ирочка Федорова (самая красивая девочка в седьмом «А»).
– Булкин, оставь Федорову в покое.
– Я хочу поздороваться с ней за руку.
– Федорова, поздоровайся с ним, ради бога!
– Очень надо!
– Батон, поздоровайся со мной, — протягивает руку Капа Тарарухина, готовая поддержать любое начинание.
– Я с тобой не хочу… Федорова!.. Ну Федорова!
– Булкин! — сердится учительница. — Если тебе так уж невтерпеж с кем-то поздороваться, поздоровайся со мной.
Батон не ожидал такого поворота. Помедлив, достает руку из-за спины. Не замечая подвоха, учительница протягивает руку. Хохот. На руке у Батона голубая плавательная ласта.
– Очень остроумно! — сухо говорит учительница.
– Я не хотел вас обидеть, — оправдывается Батон. — Чтоб я дусту объелся!
– Помолчи. Становитесь. Ровнее, ровнее! А где Мухин?
Татьяна Петровна смотрит на Федорову.
– А почему вы у меня спрашиваете? — вспыхивает Федорова.
Дом на Островах.
Муха выбегает из дома. Как всегда, в последний момент завязывает шнурок на ботинках. За воротами проходит, замедляя скорость, экскурсионный автобус. Слышен голос экскурсовода:
– А в этом доме живет знаменитый баскетболист Андрей Мухин.
Пассажиры дружно поворачивают головы направо.
Мухин бежит за ворота, возле которых маячат любители, пришедшие посмотреть на тренировку своего кумира.
Великан появляется на крыльце с гигантской авоськой, полной баскетбольных мячей.
В классе.
– В сентябре, — говорит Татьяна Петровна, — все вы сдадите сочинение на тему «Как я провел лето».
– Опять «Как я провел лето»?!
– Это ты, Булкин? Чем ты не доволен?
– Да что каждый год одно и то же!
Голоса.
– Батон, заткнись!
– Не все ли равно?
– Вечно он суется!
– Тихо, тихо! — вмешивается учительница. — Булкин, ты можешь предложить другую тему?
– А что, могу!
– Пожалуйста, встань и сообщи.
Батон встает. Класс поворачивается к нему
– Я предлагаю немного изменить тему.
– Ну ну? Как? — учительница настораживается. — Тарарухина, перестань хихикать!
Соседка толкает Тарарухину, изнемогающую от ожидания.
– Например, так: «С кем я провел лето?».
Класс с одобрением встречает эту идею, становится шумно.
Учительница удрученно смотрит на инициатора новой темы.
– Сядь, Булкин. Сядь и помолчи.
– А что?
– А то, что твоя тема двусмысленна и неприлична.
В классе глухой ропот.
– Почему? — не унимается Батон.
– Булкин, довольно! Или я отправлю тебя к Федору Кузьмичу.
– Не отправите, — улыбается Батон.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, во-первых, сегодня последний день занятий, а во-вторых…
– Ну, ну? Договаривай.
– А во-вторых, я вам нравлюсь. Разве нет?
Класс хохочет.
Учительница не может скрыть улыбки. Этот плут действительно, ей нравится. Но нельзя же признаться в этом вот так, прямо.
– Слушай, Батон… э-э… Булкин, — поправляется учительница.
– Вот видите! Вы даже называете меня, как друг!
Тут открывается дверь и появляется Муха.
– A-а, товарищ Мухин, — иронически встречает опоздавшего учительница.
Пожалуйста, проходите. Спасибо, что пришли.
– Не за что.
– Что скажете?
– Седьмой «Б» уже на воле.
– Верно! — орет Батон. — Играют в футбол!
Класс порывается к окну, чтобы убедиться в этом.
– Все по местам! Полная тишина! — стучит по столу учительница. — Посмеялись и хватит. Мухин, садись. О сочинении мы договорились. Запишите список литературы, с которой вам необходимо познакомиться на каникулах.
Муха занимает свое место. За одним столом с Федоровой.
Тарарухина страдальчески смотрит на Муху и Федорову. Рыжая соседка толкает ее, шепча.
– Где твоя гордость?!
Муха поворачивается к Батону.
– Привет, Батон, — протягивает руку.
Батон только и ждал этого. Рукопожатие. С ластой, разумеется.
– Ух ты! шепчет Муха. — На что меняемся?
– А что ты можешь предложить?
– Хочешь рассказы Мопассана?
– Старо!
– И «Лезвие бритвы»? В придачу.
– Фантастика?
– Ага.
– Договорились, — оба кивают головами.
– Мухин! — голос учительницы.
– А?
– Что мы сейчас записывали?
Муха растерян. Федорова подвигает ему свою тетрадку.
– Мы записывали…
Федорова показывает ему пальцем.
– Мы записывали… Вот, пожалуйста… Гоголь, Байрон, Мольер.
– Садись, Мухин.
– Спасибо, — шепчет Муха Федоровой.
Урок продолжается. Спустя немного Татьяна Петровна видит, как Мухин показывает Булкину большой палец, что, как известно, означает высокую степень удовлетворения.
– Мухин! Да что это такое! — не на шутку сердится учительница. — Марш к доске!
– Причешись! — шепчет Федорова Мухе.
Муха отчаливает от стола по направлению к доске.
В классе хохот. Муха шлепает по проходу в ластах.
Класс становится неуправляемым.
– Вон из класса! — негодует учительница.
…Муха шлепает по коридору школы. Старая нянечка перестает вязать и роняет клубок: ласты на ногах Мухи в первый момент напугали ее.
– К Федору Кузьмичу?
– Ага.
– Снял бы галоши-то.
– А-а…
…Дверь с табличкой «Завуч». Муха стучит. Входит. Грозный голос:
– В чем вина? Какой класс? Фамилия?
Муха отвечает в указанном порядке:
– Ласты. Седьмой «А». Мухин.
Завуч поднимает голову
– Мухин? Брат?
– Брат.
– Стыдно, Мухин-младший!
Начинается суровая проповедь. Но тут гремит звонок, и голос завуча пропадает заглушенный звонком, гвалтом и гамом, наполняющими школу.
Двор школы.
– Федорова, кого это ты поджидаешь? — ехидно спрашивает рыжая.
– А тебе какое дело?
– Знаем-знаем кого! — хихикает рыжая.
Федорова, заносчиво махнув косичками, поворачивается к ней спиной. У Федоровой портфель и ботинки Мухина. Несчастная Тарарухина — ах, как бы ей хотелось вот так же поджидать Муху и беречь его портфель и ботинки! — бежит прочь.
…Двор школы постепенно пустеет. Федорова ждет Муху. И вот он понуро выходит из школы. Видит Федорову. Радостная улыбка возникает на его лице. Федорова бежит к нему. Он шлепает навстречу в ластах, потому что другой обуви у него нет. О чем-то говорят.
Опершись на плечо Федоровой, Муха снимает ласты. Если бы сейчас их увидела Тарарухина, ее сердце разорвалось бы от ревности. А Батон, вероятно, сказал бы: «Это любовь. Чтоб я на рельсах уснул!»
Улица.
Муха несет два портфеля: свой и Федоровой.
– А что ты будешь делать летом? — спрашивает Муха.
– У нас же практика.
– А потом?
– Может, поеду в лагерь. А ты?
– Я тоже. А потом?
– Приеду из лагеря.
– А потом?
– Потом настанет осень, опять в школу.
Какой-то малый в кепке и шортах, на превосходном гоночном велосипеде, проезжая мимо них, крикнул: – Ира, привет!
– Здравствуй!
Муха нахмурился:
– Кто это?
– Это Валерка. Он удивительный!
– Чем это он удивительный? — задет Муха.
– А всем!
– Ну чем всем? Чем?
– А почему ты злишься?
– Кто злится? Никто не злится.
– Нет, злишься. Не спорь… Злишься. Я вижу. Очки надень, — огрызнулся Муха.
Он быстро идет вперед и обиженно сворачивает за угол. Федорова прячет улыбку — ей нравится вспыльчивость Мухи.
…Два портфеля лежат на тротуаре, возле арки, ведущей во двор.
Муха едет на створке тяжелых ворот. Раздается тонкий, переливчатый звук. Муха вопросительно смотрит на Федорову: Узнаешь?
– Ты же знаешь, у меня нет музыкального слуха.
– Федорова, ты что, глухая? Это же из «Май фейр леди»!
Федорова обиженно отвернулась…
На оживленном перекрестке Муха берет Федорову за руку. Миновав мостовую, он пробует возобновить разговор:
– А что ты будешь делать после школы?
– Поступлю в институт.
– А потом?
– Буду работать.
– А потом?
– Выйду замуж.
– За кого?
– Откуда я знаю!
– А потом?
– У меня будут дети.
– А потом?
– Потом я стану бабушкой.
– Кто? Ты? — смеется Муха.
– Ничего смешного. И у меня будут внуки.
– А потом?
– А потом… потом я умру…
– Как умрешь? Зачем? — останавливается Муха. Глаза его смеются. — А что будет со мной?
– А ты… ты будешь стучать на своих барабанах, и кататься на воротах, и задавать дурацкие вопросы! — выпаливает Федорова и быстро идет вперед, потом бежит. Муха бросается за ней.
– Федорова! Я тоже умру! Вот увидишь! В тот же день!
Это заявление привлекает внимание прохожих. Какая-то женщина даже останавливается и делает несколько шагов за Мухой, но тот уже далеко.
Клепиков Ю. Не болит голова у дятла // Клепиков Ю. Пацаны. Сценарии. Л.: Искусство, 1988.
Источник
23:26 12 декабря 2020 г.
История Второй мировой (и об этом не раз писал, например, немецкий политолог Александр Рар) нередко представляется на Западе либо как история холокоста (то есть истребления евреев), либо как история двух «мерзавцев», то есть Гитлера и Сталина.
Я и предположить не мог, что такая точка зрения доберется и до России. Но вот вхожу в интернет и натыкаюсь на статью Дмитрия Быкова «Двоечники победили отличников».
«Сталину была нужна только бомба – и «отличники» помогли ему ее сделать… «Отличники» состояли на службе у людоеда». Так написал г-н Быков, употребляя в своей статье слово «людоед» безо всяких кавычек.
В Википедии читаю: Дмитрий Быков – русский писатель, поэт и публицист, радио- и телеведущий, журналист, преподаватель литературы, кинокритик, политический мыслитель и активист, оппозиционно настроенный к официальной власти в России и к президенту Путину (это же надо, столько талантов – и все в одной особи!). В биографии русского писателя, поэта и к тому же (липового) оппозиционера нахожу: родился 20 декабря 1967 г., имя при рождении Дмитрий Львович Зильбертруд, по национальности еврей.
Дата появления на свет Зильбертруда-Быкова меня заинтересовала потому, что захотелось удостовериться в том, что ни с Великой Отечественной, ни с советским атомным проектом он не был связан никаким боком. (Поскольку представить себе, что статью про «двоечников» и «отличников» написал связанный, я был просто не в состоянии). Но тут я не ошибся.
Что же касается трагической судьбы гражданского населения родного мне Сталинграда, немецкого Дрездена и японских Хиросимы и Нагасаки, то о ней Зильбертруд-Быков нисколько не сожалеет (а возможно, и не знает – не болит голова у дятла).
Прочитал я и отзывы на статью читателей Зильбертруда-Быкова, из коих (отзывов) приведу лишь один: «Бабло наглухо закрыло место для чести». Не берусь сказать, чего в этом отзыве больше: возмущения позицией Быкова («стреляет» вроде бы в Сталина, а попадает в Советскую Россию) или презрения к доморощенному антисоветчику и русофобу.
Ну, а пока изучал Википедию, биографию и отзывы, я вспомнил еще об одном еврее, которого, по-Зильбертруду-Быкову, не только можно, но и надлежит назвать советским «отличником» из тех, что помогали Сталину сделать атомную бомбу.
С легендарным академиком Юлием Борисовичем Харитоном, некогда научным руководителем и главным конструктором КБ-11 (г. Саров Горьковской, ныне снова Нижегородской, области), тем самым Харитоном, к памятнику которого при недавнем посещении Сарова возложил цветы президент России, лично я не был знаком. Но мир тесен.
В середине 90-х минувшего столетия я работал заместителем главного редактора научно-популярного журнала президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология». Главным редактором журнала был академик Юрий Руденко. Но как ответсек Отделения физико-технических проблем энергетики РАН он работал в здании президиума РАН, в то время как я обычно в течение рабочего дня находился в редакции журнала, размещавшейся в здании ИВТАНа (Москва, ул. Красноказарменная). Потому и поднял телефонную трубку, когда прозвучал звонок Харитона.
И сразу услышал возмущенный голос:
– Как вы могли!?..
– Что могли?
– Напечатать пасквиль на Лаврентия Берию…
(«Ругательная» статья про Берию действительно была напечатана в журнале, но я к ее публикации не имел отношения – в редакции был еще один замглавного).
Далее от «отличника» Харитона мне пришлось услышать о том, какой «бардак» царил поначалу в советском атомном проекте, пока его «рулевым» Сталин не назначил Лаврентия Берию. И что не только разнонациональным советским «отличникам», но в значительной мере организаторскому таланту Берии обязан СССР тем, что в его распоряжении столь быстро появились сначала атомная, а затем и водородная бомбы. Закончил академик Харитон свой телефонный звонок риторическим, как мне (тогда) показалось, вопросом:
– Вы понимаете, что было бы со страной и со всеми нами, если бы мы промедлили с разработкой ядерного оружия?..
Я лично этого не мог и не могу не понимать. Уже потому, что решение Сталина о старте атомного проекта было принято в дни Сталинградской битвы, то есть в те самые дни, когда в пятилетнем возрасте вместе с матерью и старшим братом я существовал в пещерном концлагере, устроенном немецко-фашистскими оккупантами в начале сентября 1942 г. в Разгуляевском овраге (который совсем недалеко от ж/д станции Разгуляевка, что на северо-западной окраине нынешнего (почему-то) Волгограда).
Но понимает ли это (якобы русский писатель) Зильбертруд-Быков?
«Многостаночнику» Дмитрию Быкову, по-видимому, мало тех комплиментов, коими осыпала его Википедия (кто только такие комплименты сочиняет?). Он не прочь прослыть еще и знатоком физики. Отчего, имея в виду советский период в истории России, философствует: «Против энтропии не попрешь, против гниения не попрешь…»
Но энтропия к гниению не имеет никакого отношения. Она не есть гниение, а всего лишь температурное осреднение: соединение горячего с холодным дает теплое, а разделить теплое снова на горячее и холодное уже невозможно.
В физике различают две энтропии: термодинамическую и статистическую. Термодинамическая энтропия представляет собой термодинамический потенциал при выборе в качестве независимых переменных внутренней энергии и объема термодинамической системы. И эта энтропия не всегда возрастает. При обратимых процессах она остается неизменной. Обратимые процессы, таким образом, не гниют.
На старом кладбище Вены покоится прах выдающегося австрийского физика Людвига Больцмана (1844–1906 гг.), а на его могиле запечатлен его дар человечеству в виде формулы для статистической энтропии, записанной через постоянную Больцмана и логарифм суммы (квантовых) состояний.
Это более строгая, но и более трудная для понимания формула, требующая знания квантовой механики и статистической физики, на изучение которых и тратится львиная доля времени студентов физических факультетов университетов всех стран мира.
Но гуманитарий-«двоечник» Зильбертруд-Быков статистическую энтропию не проходил.
Борис ОСАДИН
Источник