Не болит голова у дятла цитаты
Первый полнометражный фильм Динары Асановой — «Не болит голова у дятла» (1974).
История о семикласснике Севке Мухине по кличке Муха, не блистающем успехами в школе, но страстно мечтающем стать ударником, целыми днями барабанящем по бог весть как и из какого мусора собранной ударной установке, вслушающегося в стук дятла и находящего музыку в скрипе железных ворот, влюблённого в соседку по парте красавицу Иру. Поэтичная, добрая, лиричная — и в то же время тревожная — картина.
Внешне даже банальная, избитая тема, как часто про это пишут — «о трудностях переходного возраста и первой любви». Однако в ней нет ни подделываемой под детскость наивности, ни умилённого взгляда взрослого — «ой, все мы такими были, всё пройдёт». Не пройдёт. Кажется, что проходит. Но чаще всего жизнь — это уход в сторону от того сущностного и важного, что начинало приоткрываться в детстве, когда ещё не было груза разочарований и цинизма, отупения от однообразной, где придётся, работы и столь же однообразных и скучных развлечений.
Взгляд авторов отстранён от мира взрослых, смотрит на него как бы боковым зрением, центр внимания которого сосредоточен на происходящем с подростками, через маленькие трагедии мальчишки говоря об этом мире больше, чем иные прямые и конкретные формулировки.
Такие трагедии проходят чередой через весь фильм — это и неприятие взрослыми увлечения мальчика, видящих в нём беспутную блажь и всего лишь раздражающий и всем мешающий шум, и сравнения со старшим братом — успешным спортсменом, правильным и образцовым молодым человеком, и бессилие перед безличной властью билетёрши в кинотеатре, запросто пропустившей выглядящую старше подругу, но запершая дверь перед носом Мухи, и вполне личной и неодолимой силой соседа, ломающего барабаны, и как апогей этой неодолимости — финал фильма, разлучающий Севу и Иру.
Зримое, воплощённое зло являет сосед «Стакан Стаканыч», этакий косный мещанин и гонитель юного дарования. Вроде бы фигура вполне понятная, даже заштампованная. Видимо, в своё время зрители однозначно считали этот образ и разделились на два лагеря — «нонконформистов», противников «гонителя», и ему сочувствующих. Булат Окуджава в своё время так написал (или сказал) о фильме:
Какой точный рисунок, какие достоверные детали! А персонажи! А сила чувства!.. Помню восторженные отзывы, и вдруг резкое неприятие из уст одного раздраженного человека: «Да я бы тоже морду набил этому парнишке с его барабанами. Жить нельзя…» Меня огорчил этот отзыв, но тогда я не подумал о явлении, о гибнущем поколении совсем юных, гибнущем, в общем, по нашей вине. Тогда это воспринималось как частное событие; я еще не успел сформулировать болезни общества, мне был симпатичен мальчик, отвратителен его гонитель и не менее отвратителен хулитель фильма, весьма просвещенный человек. Все это не воспринималось как обобщение, как предостережение — просто кинофакт, но, конечно, талантливый, яркий, незаурядный […] (Окуджава Булат. Составителю сборника // Динара Асанова: у меня нет времени говорить неправду. Составитель сборника Ф. ГУКАСЯН. Искусство, Ленинградское отделение, 1989. С. 377)
Простые схемы, простые оппозиции. Прямо видится за этим перестроечные препирания о «демократах» и «консерваторах», вылившиеся позже в либеральный зуд. Надо полагать, что Стакан Стаканыч — это персонификация «репрессивного государства», а Муха — стонущий под «тоталитарным прессом» интеллигент. Как всё у них просто было, а главное — желание за каждым вздохом каждого автора углядеть высказывание в определённом идеологическом ключе. Чего-то никто не задумался: а как быть и Мухе, и этому «Стаканычу», один из которых не может не играть, а другой — не может спать? И обоим одинаково необходимо.
Впрочем, Булат Шалвович был в чём-то прав — весь фильм пронизывает отчуждение и тревожное настроение, может быть незаметное явно, но чувствующееся неким внутренним напряжением, наводящее на желание более широкого обобщения. Но оно воплотилось отнюдь и далеко не только в фигуре соседа. В сценах с ним, может быть, даже менее, чем в других эпизодах — слишком уж карикатурен, нелеп этот сосед.
У нас уже лет так сорок каждое следующее поколение — «потерянное». Уже засеребрились сединой виски ровесников тех ребят из фильма, у них выросли свои дети, а у кого-то уже есть и внуки, прошелестели застойные семидесятые, отбушевали перестроечные восьмидесятые, мертвечиной худших перемен прокатились девяностые, вот кончаются бессмысленные своим бескомпромиссным абсурдом нулевые — а молодые всё так же «потеряны», о чём мусолятся бесконечные, впрочем, уже и неинтересные своей затасканностью разговоры, и мы раз за разом начинаем с нуля.
Но авторский взгляд — это и не повествование от лица подростка, это взгляд зрелого и сопереживающего человека. Не высокомерно воздающего по делам и прикладывающего мерку, а старающегося понять.
Может быть одно из самых значимых достижений Асановой — такой подход к работе с детьми, когда они становятся соавторами картины. Сама она так рассказывала в интервью о съёмках:
— Это ваш первый полнометражный фильм. […] Расскажите, пожалуйста, как вам удалось «сыграть» между собой таких разных ребят? Заставить их быть предельно естественными перед камерой?
— В том-то и дело, что мы старались поменьше их «заставлять». Заставлять заучивать роли, например. Сценарий был прочитан детям всего один раз. […]
— Исполнителей главных ролей — Лену Цыплакову, Сашу Жезляева и Сашу Богданова […] мы и в жизни стремились сдружить между собой. Ведь по сценарию они знали друг друга «тыщу лет». Пока готовились к съемкам, очень много гуляли по Ленинграду с Леной и двумя Сашами. Мы говорили о жизни вообще и о том, как бы нам по правде сделать наш фильм. [….]
Ребята наши оказались очень чуткими, нетерпимыми к любой фальши. Работали перед камерой наравне со взрослыми […]. Но самую большую высоту, безусловно, взял Саша Жезляев.
Мы отдавали себе отчет в том, что идем на риск, утверждая его на главную роль. Ведь сразу выяснилось, что у него полное отсутствие слуха. Но он оказался упрямым в достижении цели. Постоянно делал упражнения для рук, с палочками барабанными не расставался. И — победил! Все импровизации на ударной установке исполняет в фильме он сам. […] Но что еще более важно: он впервые открыл для себя, что и его может волновать и будоражить настоящая музыка. Все ребята за время съемок стали взрослее, мудрее, засветились изнутри тем особенным светом, который оставило в них соприкосновение с искусством. […]
(Корконосенко Н. Ленинские искры. 1975. 24 сент. // Динара Асанова: у меня нет времени говорить неправду. Составитель сборника Ф. ГУКАСЯН. Искусство, Ленинградское отделение, 1989. С. 98—100)
В том же интервью она говорила и о содержании фильма:
— После третьего дубля с поездом,— рассказывает мне режиссер фильма Динара Асанова,— Саша Жезляев, играющий Муху, сказал: «Я теперь понял, почему Севка плачет в конце. Не потому, что она уезжает. От собственного бессилия…»
Да, они многое постигали перед камерой, актеры-семиклассники, и несли зрителям свое потрясение. Наверное, потому невозможно смотреть на маленькие трагедии Мухи снисходительно взрослым взглядом: «Возрастное — это пройдет…»
Нет, не пройдет. Чувство собственного достоинства — оно или есть в человеке, или его нет совсем. Оно — как охранная грамота, не позволяющая ему стать пажом красивой девчонки, состоять «при ней».
Не пройдет и одержимость музыкой. Не взял Сева ростом — зато у кого еще такие гибкие руки и такой тонкий музыкальный слух? […]
— Нам было очень важно показать,— продолжает нашу беседу режиссер,— как из четырнадцатилетнего мальчика выкристаллизовывается личность. Как стремительно взрослеют рядом друг с другом Ира и Севка. Он — потому, что страдает, она — от столкновения с Севкиной неординарностью, бескомпромиссностью. […] Наша Ира Федорова пока не понимает, как ей повезло на детство, в котором был такой вот неуемный Муха. А Севка — эта самая что ни на есть нефальшивая нота на всю жизнь. Помните песенку: «Кораблик детства возвратится»? В самые критические минуты взрослой жизни будут вставать в памяти Иры требовательные и преданные Севкины глаза».
На съемках фильма «Не болит голова у дятла»
В сборнике, в состав которого вошло интервью, были и такие слова, принадлежащие Асановой:
Как и у первого моего фильма, у этого тоже необычное название: «Не болит голова у дятла». По этому поводу хочу заметить: ученые утверждают, что у дятлов бывает сотрясение мозга. От безуспешного ли постукивания или ненужного напряжения, этого никто еще не доказал… […] Не знаю, как дело обстоит с дятлами, но у нас еще до сегодняшнего дня головная боль из-за этого фильма. Он давно уже существует помимо нас, но мы все еще поглощены им. Фильм этот — попытка исследовать внутренний мир подростка. В пятнадцать лет он сопоставляет себя с окружающим его миром, пытается разобраться в своей индивидуальности, наталкивается на трудности при попытке переделать себя. Детям этого возраста — хотя детьми их, пожалуй, уже не назовешь — присуще острое желание обратить на себя внимание взрослых, дать им понять, что вот мы рядом, мы живы, у нас свои желания… Подростку часто кажется, что к нему проявляют слишком мало интереса. Поэтому поведение нашего героя нередко агрессивно, так он пытается утвердить себя.
В этом возрасте подросток обязательно хочет быть и любимым, и признанным. Его состояние определяется тем, что он уже не ребенок, но далеко еще не взрослый: с одной стороны, требования к нему предъявляются как к взрослому, с другой стороны, его наказывают, как маленького ребенка.
Эту драматическую неопределенность своего состояния подросток чувствует очень остро. Он не хочет понять, что в этой двойственности заложен плодотворный источник его духовного становления.
Фильм этот о подростках, но совсем не исключительно для подростков, он обращен и к взрослым. В этом вопросе самым важным для нас было найти интонацию, лишенную риторики и нравоучений, найти такой материал, с которым подросток мог бы себя отождествить. Историю, которая могла бы по-настоящему заинтересовать его. И найти такого героя, в котором каждый узнал бы себя.
Поэтому фильм пронизан лирической, романтической музыкой и спортом. Поэтому и сюжет его — история любви, и герой его — заурядный подросток, обещающий вырасти в необыкновенного человека. Это не означает, что он станет каким-то крупным музыкантом. Просто речь идет о талантливой личности.
Почти все — и критики, и зрители — ставили один и тот же вопрос: как вы работали с детьми? Ведь получается впечатление, что кинокамеры для них не существует, они ведут себя так же непринужденно, как в жизни.
Наши исполнители […] поняли всю серьезность этой темы, почувствовали, что им доверяют, что их любят и хотят им помочь. Поняли они также, что их замечают, уделяют им внимание. Самая важная задача — оставаться самими собой — одновременно и самая трудная. Сценарий читался детям только один раз. Сами они его не читали, только слушали. Когда затем начались съемки, ребята сами должны были подавать реплики. Наша задача заключалась лишь в том, чтобы при повторных съемках подводить детей к диалогам, указанным в сценарии. Были, конечно, отклонения от текста. Но какую это им доставляло радость, когда мы говорили: «Да, так хорошо, так правильно!» И они старались быстро все усвоить, чтобы скорей закончить съемки. Они считали, что они сами авторы сюжета.
Больше, чем сам режиссёр, сказать трудно. Тем более когда сказано столь определённо и ясно. Нам остаётся только пересматривать фильм, наслаждаться работой авторов и — думать, думать, чувствствовать и пытаться понять, в чём же всё-таки заключается магия световых пятен на белом полотне, когда вроде бы известны и рецепты, и обстоятельства, а приёмы по косточкам разобраны в учебниках и преподаются в соответствующих учебных заведениях.
Эта статья была опубликована на Редаре 21 октября 2009 г. и размещается в рамках моего мемориального мини-проекта.
О других фильмах Динары Асановой:
Ключ без права передачи (1976)
Никудышная (1980)
Источник
Людей, судя по всему, решили свести с ума коронавирусной статистикой.
Болезни были и будут, эпидемии на планете тоже случаются, пандемии даже. А ничего, что, по данным ООН, каждый день на Земле умирают от голода и недоедания 18 тысяч детей? Каждый день. Это целый небольшой город детей. Утром они были ещё живые, а к следующему утру дети уже мёртвые. Солнце всходит, а дети не выходят его встречать. Их уже нет. Совсем крох и постарше. Им нечего было есть. Они плакали, просили кушать, а им никто не дал никакой еды. И они умерли. Весь этот детский городок.
6 миллионов детей на планете до пятилетнего возраста ежегодно умирает от голода. Впечатляют цифры? Хочется думать, что этого не может быть?
Мировые СМИ не ведут такую статистику и не бьют во все колокола, т.е в телевизоры. Им это неинтересно, ну умирают дети от голода и умирают, это же не их дети, это где-то там далеко, в Индии, в Африке, в Азии, в Китае между прочим. Им это не грозит. Бабы новых нарожают, а вот про коронавирус надо с утра и до ночи долбить в каждый мозг. Для чего? Чтобы народ свихнулся и психиатрические лечебницы пополнились, а то у них недобор?
Чем наша современная жизнь хороша? Цифрой, само собой. С одной (солнечной) стороны земного шарика что-то случится, через пару тройку секунд на другой (ночной) стороне все уже в курсе. Все уже проснулись, друг с другом делятся новостью: а вот там-то такое случилось, ты не поверишь… И понеслось. Вся планета уже в курсе и назавтра все новости начинаются с той новости, которая уже для всех не новость.
А с коронавирусом поначалу всё было по-другому. Где и когда он появился изначально, никто не может сказать точно, но колбасило нас в России с ноября примерно. И температура, и пневмонии, всё было, но никто никого не учитывал и никакие анализы не делал ни на какой вирус. ОРЗ и всё тут.
И вот сегодня в какой-то программе слышу: закрылась больница в Уфе, там все с вирусом. Пациентка 80 лет умерла от пневмонии. Сделали анализ – вирус. И всех закрыли на карантин. Не сделай медики этот анализ, работали бы как обычно, скорей всего.
Уже давно идёт слушок, что пневмония бывает заразной. Народ выводы сделал, наблюдая за этими регулярными ежегодными эпидемиями гриппа или ОРЗ. Как осень начинается, дети в школу пошли, дома не отапливаются, народ начинает болеть. Много и сильно. Заражаясь друг от друга воздушно-капельным путём. Но никто и никогда не фиксировал, сколько заболело, сколько вылечилось, сколько умерло.
Да, инфекция шла, разносилась по сторонам, теперь дошла и до богатеньких, они ж тоже люди и тоже смертны.
Люди хворают иногда и иногда умирают по той или иной причине. Ничто и никто не вечен под луной. Разве только камни валуны. Те могут жить вечно, покрываясь мхом. Если на таком камне высечь какую-то надпись, эту надпись смогут прочесть и через тысячи лет.
С человеком сложней, Матушка Природа позаботилась о сменяемости поколений, одно поколение пришло, покуралесило, что-то после себя оставило, плохое или хорошее и всё, имей совесть – на выход. Следующее уже просится в жизнь, ножками стучит в живот мамочкам богиням.
Да, в наше продвинутое время высоких медицинских технологий люди могут себя отремонтировать, заменить какие-то запчасти на б/у хорошего качества. Особенно те, у кого денег куры не клюют. Рокфеллеру, говорят, 7 раз чужие сердца пересаживали.
Жило человечество, сменялись поколения и так было и будет всегда. Но никогда никто не вёл поштучный подсчёт смертей в реальном времени от какого-либо вируса. Проходила эпидемия и тогда медицина и озвучивали обычно, какие потери понесло общество.
С короновирусом не так. Круглосуточно идёт кропотливый подсчёт: где, сколько, какого возраста умерло людей. На экране телевизора справа виднеется подбивка результатов: заболело, выздоровело, умерло. По странам.
И никуда от этой статистики не деться. Народ дома сидит, поневоле телевизор включает, а там – статистика. Как будто посадили каждому на голову злого дятла и этот дятел отстукивает азбукой Морзе: кто, сколько и где в цифрах. И никуда от информационного дятла не спрятаться, везде достанет и отстукает каждому по башке.
Говорят, с середины апреля будут проводиться тесты, позволяющие определить, кто уже перенёс коронавирус. Будет очень интересненько, если окажется, что большинство у нас уже переболело вирусом, а никто и не знал, что это было совсем не то, что все думали.
И если это будет так, тогда какого рожна всех заставили сидеть дома, вместо того, чтобы там сидели только заболевшие или прилетевшие из других стран на двухнедельном обязательном карантине?
Источник
Снова повторяется скорая деревянная дробь. Муха радостно кричит:
– Мишка, дятел! Дятел!
На кухне. Маленькая седая старушка (спортивная рубаха, номер «5», «Торпедо») занята приготовлением завтрака. Вбегает Муха.
– Бабушка, дятел!
– Портфель собрал?
– Успею.
Прихватив кусок хлеба. Муха убегает.
В комнате в ожидании завтрака сидит за столом Мухин-отец (инструктор аттракциона «Парашютная вышка» в парке культуры и отдыха). Утро, как обычно, начинается у него с газеты «Советский спорт». Как и вся семья, Мухин-отец в спортивной рубахе с номером «5», только на нем динамовская. Не трудно догадаться, что, переходя из клуба в клуб, Андрей всегда остается самим собой – пятеркой.
– Папа, ты слышишь? — вбегает Муха.
– Портфель собрал?
– Дятел прилетел!
– Отстань.
Муха выбегает на веранду. Здесь стоит его собственность – ударная установка, три залатанных барабана и медные тарелки. Муха берет палочки, прислушивается и вступает в состязание с дятлом.
Андрей, разбуженный барабанным боем, садится на постели. С ненавистью смотрит на раскладушку брата и на фотографии джазовых знаменитостей, вырезанные из журналов.
Бедный Муха! Он еще не знает, что великан уже покинул кушетку, что фотографии уже сорваны со стены и что расправа близка. Великан выпрыгивает из окна на веранду.
Муха, будь он подогадливей, мог бы объяснить брату, что каждый, кто задумал отпустить красивую бороду, кажется сперва небритым и что каждый, кто хочет стать приличным ударником, сперва досаждает окружающим громом своего инструмента.
Палочки, вырванные из рук барабанщика, летят в пруд, что находится тут же, под верандой. Дар снисходительности еще не посетил великана:
– Будешь еще барабанить по утрам?
– Буду! — выпаливает Муха.
В пруд летят барабаны. Муха онемел от такой решительности. Брат поворачивается и уходит.
– Верста! Каланча! Телеграфный столб!
Великан возвращается. Очередь за медными тарелками. Сопротивление бесполезно. Муха пускает в ход испытанное оружие детства зубы. Не часто можно слышать, как орет укушенный великан. Зато и расправа сурова.
Болтнув ногами в воздухе, Муха летит в пруд. Брызги! Вспугнутый дятел описывает над прудом круг и садится на дерево. Муха выныривает, заляпанный тиной, увешанный водорослями. Тяжек путь самоутверждения! Быть ударником — это не марки коллекционировать и не жуков на булавки накалывать. Придя в себя, Муха орет наверх: «Все равно буду! Буду! Назло!»
Пока Муха занят вылавливанием барабанов, звучит красивый и ободряющий перестук дятла.
Муха наяривает на барабанах. Он снова улыбается. Счастливый возраст! Но берегись, Муха, берегись! Из дома с перекошенным от негодования лицом, в пижаме выбегает сосед. Это Степан Степаныч, парикмахер (прозвище Стакан Стаканыч). Как все неудачники, Стакан Стаканыч хмур, подозрителен и коварен. Сосед крадется за угол дома и вскоре возвращается с Мухой. Когда тебя ведут за ухо — это больно и унизительно. Муха сопротивляется. Но сила, как всегда, ломит солому.
Они поднимаются по лестнице. Муха извивается в жестокой руке. Стакан Стаканыча. Звенит телефон. Муха рванулся к нему, но сосед был проворней.
– Алло? Мухина? Которого?.. Тебе звонит дама, — сказал Стакан Стаканыч своей жертве.
– Дайте трубку!
– Помолчи!
– Это мне звонят!
– Слушай, девочка, тут вот какой нюанс, твоего кавалера сейчас будут пороть, позвони попозже…
Муха, изловчившись, нажал рычаг. Короткие гудки.
– Ха! Да у него самолюбие! — издевается сосед. Они продолжают путь.
Семья Мухиных завтракает.
– Вот пишут… на юге жара. — Отец откладывает газету. — Говорил матери: бери отпуск осенью. Теперь в самое пекло попала, разве это отдых?
Стук в дверь. Стакан Стаканыч вводит Муху. У соседа рябит в глазах от цифры «5», много раз повторенной на груди, на спинах и рукавах.
– Физкульт-привет! — едко ухмыляется сосед и, презрительно хмыкнув, удаляется.
Муха, мокрый, заляпанный тиной, жмется у двери. Жалкое зрелище!
– Господи! — вздыхает бабка.
– Ты почему в таком виде? — сурово спрашивает отец.
– Пусть он скажет! — Муха тычет в брата.
– Папа, он меня укусил, — жалуется великан.
– Ты кого кусаешь? Ты советский баскетбол кусаешь! Где ремень? — кричит отец.
– Оставьте его, — заступается бабка. — Не выйдет из него человек, так пусть хоть барабанщик получится. Чего стоишь? Портфель собрал?
Муха направляется в другую комнату. Ловко увертывается от руки отца, который хотел слегка съездить ему по заду, но промахнулся и чуть не упал со стула. Отец проводил младшего сына довольным взглядом и сказал:
– Андрюха, ты видел, какая реакция? Мальчишка-то ловкий, увертливый. Вот только маленький. Что из него получится, не знаю.
В комнате Муха видит сорванные со стены и брошенные на пол фотографии джазовых знаменитостей. Муха становится на колени, подбирает фотографии, трет накрученное ухо. За окном стучит дятел. Внезапно Муха улыбается.
Школьный двор.
Сегодня последний день занятий. Кто-то из старших школьников проверяет микрофон:
Один, два, три, четыре…
На столе появляется красная скатерть. Потом бронзовый колоколец. Ожидается ритуал «последнего звонка». Завуч, Федор Кузьмич, репетирует с крохотной первоклассницей ее речь, предназначенную для выпускников.
– Ты пойдешь вот сюда, к микрофону и будешь говорить. Ну, давай, повторим, как ты скажешь?
– Я скажу, — патетически начинает крошка. — Я скажу «Дорогие наши выпускники! Сейчас! Прозвенит! Последний! Звонок! Он! Возвестит!..»
– Седьмой «А»! Седьмой «А»! Строиться! Булкин, ты слышишь? — зовет классный руководитель Татьяна Петровна. — Строиться!
– Татьяна Петровна, а Федорова не хочет со мной поздороваться, — явно что-то замышляя, жалуется Лева Булкин (известен под кличкой Батон). — Федорова, ну посмотри на меня!
– Отстань! — отворачивается Ирочка Федорова (самая красивая девочка в седьмом «А»).
– Булкин, оставь Федорову в покое.
– Я хочу поздороваться с ней за руку.
– Федорова, поздоровайся с ним, ради бога!
– Очень надо!
– Батон, поздоровайся со мной, — протягивает руку Капа Тарарухина, готовая поддержать любое начинание.
– Я с тобой не хочу… Федорова!.. Ну Федорова!
– Булкин! — сердится учительница. — Если тебе так уж невтерпеж с кем-то поздороваться, поздоровайся со мной.
Батон не ожидал такого поворота. Помедлив, достает руку из-за спины. Не замечая подвоха, учительница протягивает руку. Хохот. На руке у Батона голубая плавательная ласта.
– Очень остроумно! — сухо говорит учительница.
– Я не хотел вас обидеть, — оправдывается Батон. — Чтоб я дусту объелся!
– Помолчи. Становитесь. Ровнее, ровнее! А где Мухин?
Татьяна Петровна смотрит на Федорову.
– А почему вы у меня спрашиваете? — вспыхивает Федорова.
Дом на Островах.
Муха выбегает из дома. Как всегда, в последний момент завязывает шнурок на ботинках. За воротами проходит, замедляя скорость, экскурсионный автобус. Слышен голос экскурсовода:
– А в этом доме живет знаменитый баскетболист Андрей Мухин.
Пассажиры дружно поворачивают головы направо.
Мухин бежит за ворота, возле которых маячат любители, пришедшие посмотреть на тренировку своего кумира.
Великан появляется на крыльце с гигантской авоськой, полной баскетбольных мячей.
В классе.
– В сентябре, — говорит Татьяна Петровна, — все вы сдадите сочинение на тему «Как я провел лето».
– Опять «Как я провел лето»?!
– Это ты, Булкин? Чем ты не доволен?
– Да что каждый год одно и то же!
Голоса.
– Батон, заткнись!
– Не все ли равно?
– Вечно он суется!
– Тихо, тихо! — вмешивается учительница. — Булкин, ты можешь предложить другую тему?
– А что, могу!
– Пожалуйста, встань и сообщи.
Батон встает. Класс поворачивается к нему
– Я предлагаю немного изменить тему.
– Ну ну? Как? — учительница настораживается. — Тарарухина, перестань хихикать!
Соседка толкает Тарарухину, изнемогающую от ожидания.
– Например, так: «С кем я провел лето?».
Класс с одобрением встречает эту идею, становится шумно.
Учительница удрученно смотрит на инициатора новой темы.
– Сядь, Булкин. Сядь и помолчи.
– А что?
– А то, что твоя тема двусмысленна и неприлична.
В классе глухой ропот.
– Почему? — не унимается Батон.
– Булкин, довольно! Или я отправлю тебя к Федору Кузьмичу.
– Не отправите, — улыбается Батон.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, во-первых, сегодня последний день занятий, а во-вторых…
– Ну, ну? Договаривай.
– А во-вторых, я вам нравлюсь. Разве нет?
Класс хохочет.
Учительница не может скрыть улыбки. Этот плут действительно, ей нравится. Но нельзя же признаться в этом вот так, прямо.
– Слушай, Батон… э-э… Булкин, — поправляется учительница.
– Вот видите! Вы даже называете меня, как друг!
Тут открывается дверь и появляется Муха.
– A-а, товарищ Мухин, — иронически встречает опоздавшего учительница.
Пожалуйста, проходите. Спасибо, что пришли.
– Не за что.
– Что скажете?
– Седьмой «Б» уже на воле.
– Верно! — орет Батон. — Играют в футбол!
Класс порывается к окну, чтобы убедиться в этом.
– Все по местам! Полная тишина! — стучит по столу учительница. — Посмеялись и хватит. Мухин, садись. О сочинении мы договорились. Запишите список литературы, с которой вам необходимо познакомиться на каникулах.
Муха занимает свое место. За одним столом с Федоровой.
Тарарухина страдальчески смотрит на Муху и Федорову. Рыжая соседка толкает ее, шепча.
– Где твоя гордость?!
Муха поворачивается к Батону.
– Привет, Батон, — протягивает руку.
Батон только и ждал этого. Рукопожатие. С ластой, разумеется.
– Ух ты! шепчет Муха. — На что меняемся?
– А что ты можешь предложить?
– Хочешь рассказы Мопассана?
– Старо!
– И «Лезвие бритвы»? В придачу.
– Фантастика?
– Ага.
– Договорились, — оба кивают головами.
– Мухин! — голос учительницы.
– А?
– Что мы сейчас записывали?
Муха растерян. Федорова подвигает ему свою тетрадку.
– Мы записывали…
Федорова показывает ему пальцем.
– Мы записывали… Вот, пожалуйста… Гоголь, Байрон, Мольер.
– Садись, Мухин.
– Спасибо, — шепчет Муха Федоровой.
Урок продолжается. Спустя немного Татьяна Петровна видит, как Мухин показывает Булкину большой палец, что, как известно, означает высокую степень удовлетворения.
– Мухин! Да что это такое! — не на шутку сердится учительница. — Марш к доске!
– Причешись! — шепчет Федорова Мухе.
Муха отчаливает от стола по направлению к доске.
В классе хохот. Муха шлепает по проходу в ластах.
Класс становится неуправляемым.
– Вон из класса! — негодует учительница.
…Муха шлепает по коридору школы. Старая нянечка перестает вязать и роняет клубок: ласты на ногах Мухи в первый момент напугали ее.
– К Федору Кузьмичу?
– Ага.
– Снял бы галоши-то.
– А-а…
…Дверь с табличкой «Завуч». Муха стучит. Входит. Грозный голос:
– В чем вина? Какой класс? Фамилия?
Муха отвечает в указанном порядке:
– Ласты. Седьмой «А». Мухин.
Завуч поднимает голову
– Мухин? Брат?
– Брат.
– Стыдно, Мухин-младший!
Начинается суровая проповедь. Но тут гремит звонок, и голос завуча пропадает заглушенный звонком, гвалтом и гамом, наполняющими школу.
Двор школы.
– Федорова, кого это ты поджидаешь? — ехидно спрашивает рыжая.
– А тебе какое дело?
– Знаем-знаем кого! — хихикает рыжая.
Федорова, заносчиво махнув косичками, поворачивается к ней спиной. У Федоровой портфель и ботинки Мухина. Несчастная Тарарухина — ах, как бы ей хотелось вот так же поджидать Муху и беречь его портфель и ботинки! — бежит прочь.
…Двор школы постепенно пустеет. Федорова ждет Муху. И вот он понуро выходит из школы. Видит Федорову. Радостная улыбка возникает на его лице. Федорова бежит к нему. Он шлепает навстречу в ластах, потому что другой обуви у него нет. О чем-то говорят.
Опершись на плечо Федоровой, Муха снимает ласты. Если бы сейчас их увидела Тарарухина, ее сердце разорвалось бы от ревности. А Батон, вероятно, сказал бы: «Это любовь. Чтоб я на рельсах уснул!»
Улица.
Муха несет два портфеля: свой и Федоровой.
– А что ты будешь делать летом? — спрашивает Муха.
– У нас же практика.
– А потом?
– Может, поеду в лагерь. А ты?
– Я тоже. А потом?
– Приеду из лагеря.
– А потом?
– Потом настанет осень, опять в школу.
Какой-то малый в кепке и шортах, на превосходном гоночном велосипеде, проезжая мимо них, крикнул: – Ира, привет!
– Здравствуй!
Муха нахмурился:
– Кто это?
– Это Валерка. Он удивительный!
– Чем это он удивительный? — задет Муха.
– А всем!
– Ну чем всем? Чем?
– А почему ты злишься?
– Кто злится? Никто не злится.
– Нет, злишься. Не спорь… Злишься. Я вижу. Очки надень, — огрызнулся Муха.
Он быстро идет вперед и обиженно сворачивает за угол. Федорова прячет улыбку — ей нравится вспыльчивость Мухи.
…Два портфеля лежат на тротуаре, возле арки, ведущей во двор.
Муха едет на створке тяжелых ворот. Раздается тонкий, переливчатый звук. Муха вопросительно смотрит на Федорову: Узнаешь?
– Ты же знаешь, у меня нет музыкального слуха.
– Федорова, ты что, глухая? Это же из «Май фейр леди»!
Федорова обиженно отвернулась…
На оживленном перекрестке Муха берет Федорову за руку. Миновав мостовую, он пробует возобновить разговор:
– А что ты будешь делать после школы?
– Поступлю в институт.
– А потом?
– Буду работать.
– А потом?
– Выйду замуж.
– За кого?
– Откуда я знаю!
– А потом?
– У меня будут дети.
– А потом?
– Потом я стану бабушкой.
– Кто? Ты? — смеется Муха.
– Ничего смешного. И у меня будут внуки.
– А потом?
– А потом… потом я умру…
– Как умрешь? Зачем? — останавливается Муха. Глаза его смеются. — А что будет со мной?
– А ты… ты будешь стучать на своих барабанах, и кататься на воротах, и задавать дурацкие вопросы! — выпаливает Федорова и быстро идет вперед, потом бежит. Муха бросается за ней.
– Федорова! Я тоже умру! Вот увидишь! В тот же день!
Это заявление привлекает внимание прохожих. Какая-то женщина даже останавливается и делает несколько шагов за Мухой, но тот уже далеко.
Клепиков Ю. Не болит голова у дятла // Клепиков Ю. Пацаны. Сценарии. Л.: Искусство, 1988.
Источник